Повесть о беспокойном человеке

Спокойной и тихой жизнь на пенсии может быть для кого угодно, но только не для Семена Яковлевича Цимринга. На его столе — компьютер, чтобы вести переписку по электронной почте. Рядом — пачка писем, подготовленных для отправки адресатам уже по обычной почте. Дело в том, что возглавляемый

С. Я. Цимрингом Санкт-Петербургский фонд профессионального образования имени А. Г. Неболсина приступает к изданию энциклопедии «Кто есть кто в фонде», и нужно не только согласовать с лауреатами материалы для памятной книги, но и найти средства на ее издание.

Глядя на эту деловую суету, как-то забываешь, что этому человеку на самом деле уже 90 лет. И хотя возраст все равно берет свое и все чаще дают о себе знать последствия старого ранения, Цимринг как был, так и остался беспокойным человеком, ведь столько всего еще нужно успеть! Не зря же одна из изданных им книг так и называется «Что там за горизонтом? Записки беспокойного человека».

Эта книга не единственная, их у него несколько, ведь Семен Цимринг — журналист, член Союза журналистов с 1963 года. Его статьи печатали «Учительская газета», «Смена», «Вечерний Ленинград», «Ленинградская правда» и другие издания. Корреспондентскую работу он умудрялся совмещать с преподавательской. Его педагогический стаж — 60 лет. Он был учителем истории и директором школ в Молдавии, Карелии, Туле, Ленинграде, преподавал на кафедре истории в Тульском политехническом институте.

Любопытный факт: в 2009 году губернатор Санкт-Петербурга Валентина Матвиенко вручила ему ключи от новенькой «семерки» как лауреату городской премии в номинации «Наставник года». И в 82-летнем возрасте Семен Яковлевич, никогда до этого не сидевший за рулем, закончил автошколу и получил водительские права.

Кроме того, Цимринг — создатель первого в России музея истории профессионально-технического образования, создатель и президент Санкт-Петербургского фонда профессионального образования имени А. Г. Неболсина. Но и это не все: он заслуженный работник культуры России, академик Всемирной академии науки, культуры и искусства. А еще — обладатель 30 государственных наград за боевые и трудовые заслуги, кавалер ордена «Георгий Победоносец» и медали «Человек-творец», имеет звание «Личность года». Поразительно, как столько всего можно было успеть за одну, пусть даже и довольно долгую жизнь?!

— Семен Яковлевич, вы ведь прошли войну. Помните день, когда она началась?

— Это не я прошел войну, это война прошла по мне. Как, впрочем, и по всему нашему поколению. Я хорошо помню тот ясный, теплый, солнечный день 22 июня 1941 года. В ЦПКиО им. С. М. Кирова шел праздник музыки. Я был там с командой юных моряков в качестве сигнальщика.

И вдруг ровно в 12 часов из громкоговорителей вместо музыки — выступление главы правительства В. М. Молотова, который и объявил о вероломном  нападении Германии. Парк быстро опустел, но паники не было: люди ведь тогда представляли войну только по пропагандистским фильмам и наивно верили, что очень скоро все закончится.

— А потом была блокада. Вы  были в Ленинграде в самую страшную зиму 1941-1942 годов?

— Столько лет прошло, но до сих пор ужасы блокады вспоминать очень трудно и больно. Самое страшное — это даже не бомбежки и обстрелы, а постоянное чувство голода. Блокада — это 125 граммов суррогатного хлеба для подростков и детские саночки, на которых возили по городу умерших людей.  Вот представьте картинку. На улице сильный мороз, ослабевшие от голода люди медленно бредут по улицам. Вдруг кто-то падает на снег и не может подняться. А люди идут мимо. И не потому, что они такие черствые. Бывало, кто-то пытался помочь упавшему, но сил не хватало, и он сам падал рядом. И вот на снегу уже двое…

Или стоит огромная очередь за хлебом. Вдруг начинается обстрел или бомбежка, снаряд попадает в эту очередь. Лужи крови, куски разорванных тел. Но там, в заветном окошечке, — хлеб, без которого верная смерть и тебе, и твоей семье. И люди только отодвигались в сторонку от места взрыва и продолжали стоять.

В январе 1942-го погиб мой отец. Он был рабочим Кировского завода, на котором ремонтировали танки. Почти сразу за заводской стеной шла линия фронта. Фашисты били по цехам прямой наводкой из пушек, сбрасывали бомбы днем и ночью, но истощенные и голодные люди не покидали свой цех. Мой отец «покинул» его на детских саночках, завернутый в рогожу.

В начале весны 1942-го меня переправили из Ленинграда по Дороге жизни. Лед на Ладоге уже начинал таять, машины шли по лужам. Некоторые проваливались в полыньи. Мне повезло — я доехал. И оказался в Кирове (бывшая Вятка).

— И как вы жили в Кирове?

— Сначала учился в обыкновенной школе. Затем по мобилизации мы всем классом пошли в фабрично-заводскую школу связи. Нас учили ремонтировать радиотрансляционную сеть, а потом всю группу определили на военный завод, который выпускал радиоаппаратуру для партизан. Меня избрали комсоргом завода и назначили строгальщиком в механический цех. Взрослых на заводе почти не было: на фронте не хватало солдат и в это время бронь уже мало кому давали. Так что вчерашние мальчишки и девчонки стали основной рабочей силой.

Работали мы по 12 часов в сутки, без выходных. Иногда и на сутки оставались, и тогда бесплатно, без продуктовых карточек, нам давали кусок хлеба и щи из крапивы. Ночевали обычно там же, на заводе. Иногда нас по тревоге поднимали ночью, и мы шли разгружать эшелоны. Дело в том, что электростанция была одна на весь город, она питала энергией сам город и все заводы. А запас топлива был на один-два дня. Когда топливо подвозили, кто-то должен был разгружать вагоны. Вот и бросали клич «Комсомольцы — на разгрузку!», и в нерабочее время мы ворочали огромные бревна. А утром снова шли на работу в цех. Сам удивляюсь, как мы все это выдерживали.

— Когда вас призвали в армию?

— Это случилось в 1943 году. Сначала меня отправили на подготовку в Сибирь. В декабре там было очень холодно, мы все время мерзли. Меня определили в противотанковую артиллерийскую бригаду Сибирского военного округа. Нам выдали бушлат, шапку-ушанку, ботинки больших размеров и… обмотки. Что это такое? Длинная, до двух метров, полоска ткани цвета хаки, которую надо было наворачивать на ноги от ботинка до колена. И все. Никаких сапог или валенок. Для запасных полков норма питания была низкая, а наш растущий организм все время требовал пищи, поэтому нам  постоянно хотелось есть. Да и сама учеба была очень тяжелой.

В марте 1944-го нас отправили в действующую армию — в 35-ю дивизию 3-го Украинского фронта. Весь наш артдивизион состоял из семнадцатилетних подростков, многие из нас не вышли ростом, так что винтовка со штыком была нам выше головы. Поэтому командование заменило винтовки на укороченные карабины: убойная сила у них была меньше, зато они были легче и удобнее.

А еще у нас были пушки-сорокапятки. Их бывалые солдаты называли «Прощай, Родина!». Почему? Эти пушки могли поразить движущийся танк на расстоянии не более 500 метров и успеть сделать всего один-два прицельных выстрела, которых танк практически не  замечал и спокойно продолжал двигаться дальше. Третьего выстрела обычно уже не было, потому что танк «утюжил» пушку. При этом оставить орудие было нельзя — расстреляют, а спасти — невозможно. Вот отсюда и такое название.

Наша 35-я стрелковая дивизия штурмовала город Николаев. Наступление нашей армии уже продвинулось далеко вперед, но в Николаеве еще оставались эсэсовцы и бандеровцы, которые знали, что их не будут брать в плен, а сразу расстреляют, поэтому отчаянно сопротивлялись. Город мы все-таки освободили, но очень дорогой ценой.

В Николаеве нас разместили в старых казармах. И однажды ночью нас бомбили. В казармах вспыхнул сильный пожар. Поскольку прибыло много необстрелянных новобранцев, которые не знали, что делать, началась паника.

Мальчишки, полуголые, толпой выскакивали на плац, а навстречу им из горящих конюшен (артиллерия была на конной тяге) неслись обезумевшие лошади. В ту ночь было много убитых и раненых. Это было очень страшно, многие подростки в погонах в ужасе кричали: «Мама!» Задело и меня, я попал в медсанбат.

А через некоторое время наш полковник, сам ленинградец, узнав, что в блокаду у меня погиб отец, видимо, меня пожалел и отправил в Ленинградское военно-инженерное училище.

— Так вы снова вернулись в родной город?

— Вернулся я не сразу. Училище ведь было эвакуировано в Кострому, так что сначала я был там. И чуть не погиб, когда впервые в жизни мне пришлось спуститься на дно реки, чтобы разобрать возникший затор, а выданный для этого водолазный костюм оказался неисправен. Выжил я только чудом.

А уже поздней осенью 1944-го мы выехали на постоянную дислокацию в Ленинград. Вот тогда я наконец снова увидел своих родных. Это было такое счастье! А как радовалась мама!

Нашу роту разместили в Михайловском замке, хотя было это непросто: все здание было разрушено, коммуникации бездействовали, не было тепла и света. Разместили кого где. Четверо человек, например, спали на троне, подставив под ноги табуретки. А меня как комсорга поселили в «ленинскую комнату», которая располагалась… в бывшей спальне Павла I.

Там поставили железную кровать, я в этой комнате и жил, и проводил политинформации. В свободное время я много читал. И конечно, с большим интересом прочитал «Михайловский замок» Ольги Форш. Любопытно, что император в этой спальне провел 40 ночей, а я — целых 60!

Когда учебный год уже подходил к концу, меня вдруг скрутило от тяжелой болезни. Видимо, сказались последствия той самой «водолазной эпопеи» в реке Костромка. Увезли меня в госпиталь на Суворовском проспекте. Там врачи пытались мне помочь, но тщетно.

Однажды я потерял сознание, меня посчитали умершим и вместе с другими умершими отправили в… Военно-медицинскую академию — курсантам нужна была практика по патологической анатомии. Вот там-то и выяснили, что я еще жив, и тогда меня поместили в реанимацию.

— А где и как вы встретили День Победы?

— Это был для меня день большой радости и… страшной трагедии. 9 мая 1945 года мы были на берегу финского озера Волки-ярви. В полдень до нас дошла радостная весть о капитуляции Германии. Финны к этому моменту уже прекратили войну, так что на нашем участке было тихо. Но мы не догадывались, что эта тишина обманчива!

Узнав о победе, все от радости стали стрелять в воздух до тех пор, пока не израсходовали все боеприпасы. И кто мог подумать, что этого только и ждали недобитые финские фашисты, которые не смирились с поражением?! А нам отбиваться было нечем, разве что гранаты еще оставались. Это была настоящая бойня, на берегу того озера остались лежать десятки, а то и больше наших ребят. Так что этот день для меня действительно «радость со слезами на глазах».

В июне 1945-го нас перебросили в Ленинград. Я шел в колонне Ленинградского фронта, в колонне победителей. На Невском проспекте нас приветствовали тысячи жителей. И откуда только взялось столько цветов в бывшем осажденном городе?! Люди плакали, улыбались, обнимали и целовали нас, дарили какие-то безделушки на память. Это был всенародно выстраданный праздник Победы. А я думал о том, что в этом строю могли бы шагать и мои друзья, такие же мальчишки, каким тогда был и я.

— Правда ли, что был и еще случай, когда смерть снова прошла совсем рядом с вами?

— Отголоски войны чуть не достали меня и позже. Осенью 1946-го меня демобилизовали как инвалида Отечественной войны, и я поступил в Педагогический институт имени А. И. Герцена на исторический факультет. После института по распределению я попал в Молдавию.

Отправили меня директором школы в глухое село, где в то время после румынской оккупации только-только установилась советская власть и катастрофически не хватало учителей. По ночам в округе орудовали банды местных националистов, которые нападали на представителей новой власти и коммунистов и убивали их. Спустя много лет я узнал, что тоже был в их списках. Но за меня вступилось местное население, которое относилось ко мне с большим уважением и не дало бандитам добро на убийство директора школы.

Вот так непросто начиналась для меня мирная жизнь. С первых дней войны и даже после нее смерть все время ходила рядом со мной! А сколько чужих смертей я видел! Поэтому главное, пожалуй, о чем мечтают все люди, пережившие военное лихолетье, — чтобы ужасы войны никогда больше не повторились.